«Вы никогда не думали о том, что сейчас мы, быть может, видимся в последний раз?»

Сузаку устало потер переносицу. Слабый огонек ночника – свечка в резном округлом абажуре – освещал лист бумаги. Чистый, белый, каким он был и пять минут, и полчаса назад и будет таковым, вероятно, еще целую ночь.
Он колебался. Даже больше – он просто не представлял, что писать. Каковыми должны были быть его последние слова?

«О чем ты, Аня?» - качнул головой Джино, до этого весело беседующий с Сузаку.
Куруруги безмолвно посмотрел на Шестую.
Та закрыла глаза, медленно, будто бы против своей воли.
«Ну… мы же на войне».

Наверное, было уже далеко за полночь. Хотя нет… после полуночи Столица еще живет – кто-то куда-то бежит с поздними поручениями, кто-то сидит в барах или гуляет в компании по ночному городу, великолепному и очарованному сумерками. А сейчас город был мертв. Значит, часа три ночи?

«Аня, прекрати», - поморщился Джино.
«Прекратить… что?» - девушка легонько повела плечом.
«Так говорить».
«Но это правда... Однажды очередная миссия оборвет наши жизни…»
Задумывались ли они об этом раньше? Конечно. Каждый день, вставая по утру и глядя в зеркало, они невольно улыбались своему отражению. Живому. Не такому, как у тех, чьи тела вывозят за пределы мест боя в темных полиэтиленовых мешках.
Это же и правда… война.

Сузаку не боялся смерти. Более того, он ее безумно желал. Но почему-то с недавних пор его начало мучить странное чувство. Наверное… то самое, которое так отчаянно пытался привить ему Лелуш со своим проклятым гиассом.
«Живи».
«Живи ради нас» - так могли бы сказать Джино, Аня, Наннали. Ему всегда кто-нибудь такое говорил.
Чувство ответственности перед другими?

«И? К чему ты это начала?» - спросил Сузаку, вздохнув и украдкой взглянув на Джино. Тот был мрачен – не любил юноша подобные разговоры.
«А давайте… напишем письма… Напишем то, что могло бы быть нашими последними словами… Тем, кто остался жить…»
Юноши удивленно переглянулись.
«Аня…»

Сузаку колебался. Даже больше – он просто не представлял, что писать. Каковыми должны были быть его последние слова? Что он мог бы сказать ИМ, Джино и Ане? Нет, что ОН мог бы сказать…
Огонек свечи робко дрогнул. Из окна ощутимо поддувало, и у Куруруги замерзли кончики пальцев. Он слабо разогнул их, и ручка упала на стол. Покатилась.
Юноша прикрыл глаза, вслушиваясь в тишину, будто бы она могла прошептать ему то, что он никак не может найти. Где?
Но услышал он лишь собственное сердце.
И на лист легло всего одно слово.

*
- Нулевой Рыцарь Куруруги Сузаку, вам пришло два письма, - отчеканил дворцовый служащий.
Сузаку и Лелуш чуть повернули головы к мужчине. Тот держал в руках два конверта.
- Прочитаешь? – видя, что его собеседник колеблется, спросил Лелуш.
- Позже, Ваше Величество, - медленно произнес Куруруги. И на миг юному Императору показалось, что Сузаку стал «другим». Тем Сузаку, которого знала Юфемия. Тем Сузаку, по которому иногда скучал Лелуш Ламперуж… не Лелуш Ви Британия.
- Ну, как знаешь…
…А вечером огонь камина алчно поглотил листы бумаги.
На одном – «Люблю вас»
На другом – «Надейтесь»
Вот только «Спасибо» так никто и никогда не прочтет.